Введени в философию. Лекция 16. Подступы к техникам мышления (тезисы)

Владимир Мацкевич | 01.04.2009

Подступаться к мышлению придется медленно, почти на ощупь. В прошлой лекции я говорил, что философия всегда делается от первого лица. С этого места и начнем.
Философия всегда должна делаться от первого лица, даже если нормы речи-языка требуют употребления местоимения первого лица во множественном числе – «мы»: «мы считаем», «мы полагаем» и т.д. То, что сказывается про философию, в гораздо большей степени относится к мышлению.

Это принципиальное положение, и из него следует выводить несколько следствий:

1) Проблема в содержании местоимения «я» и «мы». Это может быть просто-напросто грамматическая форма, и никакой индивидуальности. Бессодержательные высказывания тоже требуют такой грамматической формы. С другой стороны, употребление местоимения «я» может быть выражением отношения приватизации того, что тебе не принадлежит. Типичный пример, высказывания Лукашенко: «Ты просил дождь, я тебе дал дождь», «Я плачу вам пенсии» и т.п, когда  одному лицу (себе самому) приписывается нечто общее. Или высказывания типа: «Я как экономист утверждаю … », «Мы, люди искусства …», и т.п. «Я» может ставиться в высказывание вместо имени (потому и местоимение) нарицательного, и вместо имени собственного. То, что может претендовать называться философствованием и мышлением, предполагает, что «я» и «мы» ставится на место имени собственного, а само высказывание авторское. В наше время это редкость, именно поэтому Ролан Барт как коронер мог констатировать смерть автора. Эта констатация означает не что иное, как нивелирование индивидуальности и превращение «я» в бессодержательную, безличную грамматическую форму.

2) Высказывания от первого лица предполагают высочайший уровень ответственности. И эта ответственность имеет две формы. Первая – это утверждения о себе самом, например: «Я верю в Бога» или «Я не верю в бога». Эти утверждения не о боге, а о том, кто верит или не верит. То же самое относится к утверждениям: «Я против строительства атомной электростанции», «Я за свободный рынок», и т.п. К этому типу относятся и высказывания: «Земля вертится вокруг Солнца», «В молекуле воды один атом кислорода», «В Беларуси находится центр Европы». Хотя, это не всегда распознается в наше время, когда эти истины уже оплачены чьей-то ответственностью.

Ведь совсем другое дело сказать: «Я утверждаю, что Земля вертится вокруг Солнца! И берусь это обосновать и доказать». И это другая форма ответственности. Такие утверждения возможны только один раз в истории, и от первого лица могут быть произнесены только одним человеком. Это и конституирует индивидуальность этого человека. Правда, это справедливо только тогда, когда утверждение доказано, или обоснование признано убедительным. Иначе, право на такого рода утверждения переходит к другому человеку.  На него же и распространяется ответственность.

Строго говоря, такая ответственность характерна только для науки. В философии все несколько сложнее, а в технологии, математике и в искусстве, наоборот, проще. Может ли кто-то после Казимира Малевича нарисовать черный квадрат? Может. Как и до Малевича рисовали квадраты разных цветов. В этом случае работает принцип первенства или приоритета. Кто изобрел радио? Попов или Маркони? Кто придумал дифференциальное исчисление? Споры о приоритете важны для авторов, потомки же признают ничью в этом споре.

Но все несколько иначе, когда речь заходит о том, что Кант называл антиномиями чистого разума. Сказать, что бога нет, когда все вокруг не подвергают это сомнению, равнозначно тому, что сказать, что Бог есть в атеистическом окружении. И это может повторяться бесконечное число раз. Сколько? И почему? Потому, что важно не то, доказано ли, обосновано ли такое утверждение, а важно, что за такие утверждения приходится отвечать по полной программе всякий раз, когда такие утверждения делаются. И способность отвечать – и есть отличительный признак философствования. Столько, сколько раз это будет актуально. Христианский священник, епископ, святой, и даже теолог в христианской стране могут позволить себе не сомневаться, не философствовать, не мыслить, но не миссионер в языческой или атеистической стране, иначе его съедят в ритуальных целях, или сгноят в лагере. Впрочем, этого трудно избежать, даже мысля. Однако, это условие необходимое для мышления, но недостаточное. Эта необходимость влечет людей в миссионеры, она же увлекла меня вернуться в Беларусь. Но оказавшись в среде «язычников» со всей остротой понимаешь недостаточность этого условия. Мышление в такой ситуации востребовано, и ты оказываешься в ситуации потенциально мыслящего, но мыслишь ли ты актуально?

3) Высказывание от первого лица потенциально заряжено скептицизмом. Оно всегда делается с изрядной долей сомнения, но при  сохранении категоричной формы. Примерно так: «Я так думаю, поэтому могу и ошибаться, но готов жизнь отдать, за то, что так оно и есть! Однако, убью каждого, кто будет утверждать, что это так и есть, и не может быть иначе!» В определенном смысле это можно трактовать так, что ответственность первой формы отождествляется с ответственностью второй, и наоборот. И это проблема для любого философа и всей философии. Вся философия это категоричная неуверенность или неуверенная категоричность. Уберите эту проблему – исчезнет философия, и для мышления не останется никаких шансов. Хорошо, если при этом останется наука. Ну, хотя бы искусство. И плохо, если останется только идеология и наивная уверенность.

4) «Яконье» лишено было бы всякого смысла, если бы не было противостояния с другим, который не «я». С тем, кому обращен разговор – выразительная форма мышления. Выразительная – в смысле, что само мышление не представлено, не присутствует здесь и сейчас без того, что само по себе не есть мышление, но выражает его – разговор, в основе которого лежит речь-язык. Поэтому иногда говорят о языковом мышлении. Не будь в разговоре двух (как минимум) участников, не было бы нужды в грамматических различиях первого, второго и третьего лица.  Речь-язык состоял бы из безличных грамматических форм. Но не речь-язык является выражением мышления, обеспечивающим его присутствие здесь и сейчас, а разговор, который, в свою очередь, не мыслим без речи-языка. Разговор, в свою очередь предполагает говорение и слушанье. Говорение от первого лица ко второму лицу. А слушанье? Казалось бы, слушанье требует грамматических форм само по себе, если представлять его как прием, впитывание содержания говорения! Однако, это не так. Слушанье настроено на грамматическую форму говорения, и слушающий как бы повторяет услышанное, но в грамматической форме третьего лица, переводя услышанное на «свой собственный язык». И в этом собственном языке снова возникает первое лицо – собственная индивидуальность. Не будь этого перевода и игры грамматическими лицами не было бы понимания. Не то, что понимание было бы невозможно или затруднено, но его бы просто не было, как явления, как функции и процесса. «Я» говорящего и слушающего в разговоре (а, значит, и в философии, и в мышлении) является условием существования понимания, а, значит, и непонимания.

Мышление не тождественно философствованию. Мышление может принимать разные формы, но философствование есть крайнее выражение мышления в смысле ответственности. Философствование это мышление с неограниченной  (но не безграничной) ответственностью, в отличие от ограниченной ответственности в науке, технологии, менеджменте и искусстве, и безответственности в идеологии. А институт философствования это общество с неограниченной ответственностью. И в этом самое слабое место философии. И иллюзия мышления. Мышление имеет границы, но не хочет их знать. Не знающее своих границ мышление только потенциально, но не актуально и не реально. Реальным и актуальным оно становится только через осознание и рефлексию своих границ. В противном случае, мышление скатывается (превращается) в свою противоположность – в творчество, воображение и фантазию, в случае отсутствия в рефлексии другого – в аутизм или шизофрению.

Границами мышления являются понятия, категории, схемы и рамки, репертуар говорения, возможности языка, сопротивление слушателя, и, главное, границы задаются другим, тем, к кому обращено выражение мышления. Но мышление не было бы мышлением, если бы не стремилось выйти из своих границ, не пыталось опровергнуть понятия, сменить категории и схемы, выйти за рамки. Границы нужны не для того, чтобы заполнять то, что внутри них, осваивать обрамленное пространство в заданных границах, а для того, чтобы постоянно находится на границах и выходить за них.

Акцент на категории первого лица, со всеми рефлексивными обстоятельствами, которые я сейчас обсуждаю, есть одно из технических условий начала мышления.