© 2010—2013, АГТ-ЦСИ
E-mail: [email protected]
Мы начинаем новый семинарский сезон, и как складывается такое впечатление – подозрение, что этот сезон будет отличаться от предыдущих сезонов. И я сейчас попробую восстановить семинарскую ситуацию за последние годы и обозначить то, что , как мне кажется, должно быть в этом году.
Можно считать, что этот семинар ведет свое начало с 93 года, когда в Беларуси только-только начали осознавать, что стране необходимо собственное мышление. И по существу на тот момент времени все, что было в Беларуси, было частичным, партикулярным, остаточным, колониальным, как хотите это называйте, но, когда я приехал, это символизировалось пирамидой без вершины. Когда в стране не было верхних этажей деятельности и мышления, те все, чем жила страна сосредотачивалось во вне, замысливалось, инициировалось, вдохновлялось, а страна была только реализатором этих вещей. И для реализации существовали соответствующие институты, которые либо адаптировали порожденное вне страны, либо каким-то образом пристраивались, подстраивались под мышление, жизнь и деятельность, которые существовали во внешних системах. Поэтому, когда страна оказалась независимой и суверенной, то в ней не было механизмов осуществления суверенитета. Это все равно, что ребенок, который вдруг становится квази-взрослым. Например, юный принц по смерти короля признается королем, но для того чтобы он мог управлять страной, ему необходим регент. Или ребенок, который вдруг оказался наследником некого состояния, для управления которым у него не хватает не только мозгов, но и ответственности, взрослости, самости. И вот страна без самости, ответственности, мозгов в середине 90-х годов должна была создавать необходимые институты, в том числе и институты, обеспечивающие мышление. Но для того чтобы это осознать, необходимо само мышление. И это парадокс 90-х годов — необходимо было создавать институты мышления, а мышления для осознания этой необходимости не существовало – собственно и привел к тому состоянию, которое на сегодняшний день есть. Фактически за 17 лет страна так и не создала соответствующих институтов и механизмов. Поэтому тот семинар, который мы организовали в 93 году и который с моим приездом в Минск начал более-менее функционировать, несмотря на свою тогдашнюю слабость и неподготовленность, стал более-менее ярким пятном на фоне интеллектуальной жизни Минска. При этом, когда я после долго отсутствия вернулся в Беларусь, я обнаружил, что Минск полон людей думающих, образованных, умных, в принципе, подготовленных. Но толку от этого никакого не было, потому что ни многознание уму не научает, ни индивидуальные способности, ни даже само по себе индивидуальное образование, оно не позволяет развиваться мышлению. С того времени утекло много событий, много организовывалась всяких других попыток институциализации мышления, но, тем не менее, ни одну из этих попыток на сегодняшний день я не мог бы признать состоявшейся. Я перечислю несколько, они достаточно разные, но тем не менее, мы должны их учитывать и иметь в виду. Первая штука, наверное, и по времени своего возникновения, и по значимости, и по известности – это, конечно, ЕГУ. ЕГУ возник в 92 году. 92-93 годы – это годы такого «грюндерства» в Беларуси в Минске, когда учреждались самые разные заведения, институции и тд. В частности, в сфере образования, где я тогда работал, в попытке управлять системой образования в стране независимой из филиалов московских институтов или провинциальных просто институтиков были созданы 4-ре институции, которые должны были интеллектуально обеспечить развитие образования. Точно так же происходило в сфере экономики, военного дела, может быть, в меньшей степени сельского хозяйства, поскольку оно и без того всегда регионально, оно не имеет какой-то централизации. Стало понятно тогда, что Академия наук – это провинциальное, местечковое учреждение, которое не отвечает потребностям независимой страны. Но осознания четкого не было, потребность ощущалась, а дальше люди находили, какие-то свои ответы на эту общественную потребность. В частности, Анатолий Арсеньевич Михайлов, озаботившись тем, что ни ему самому, ни тем людям, которых он знал, с которыми имел деловые контакты, работать в тогдашней Академии наук неуютно, невозможно в ВУЗах тоже. Я думаю, что это было главным толчком к созданию ЕГУ. Ну и воспользовавшись разными связями, которые подворачивались, через года два после образования ЕГУ они запустили учебный процесс. Сначала достаточно хилый, но тем не менее при поддержке фонда Сороса, самого Сороса, каких-то европейских структур, православной церкви, университет начал функционировать. И поскольку это была всего лишь маленькая группка людей, оказавшихся трудоустроенных не очень, в частности, сам Михайлов, Дунаев, Паньковский тогда, еще несколько человек, они не могли создать полноценного учебного заведения. Поэтому, воспользовавшись инициативными студентами, начали отправлять их учиться заграницу, привлекать молодых преподавателей из БГУ, еще откуда-то, попытались использовать заграничные возможности – таскали преподавателей из Москвы и Европы. Известен франкофонный факультет, который тогда возглавлял Паньковский, и через связи этого франкофонного факультета отправлялись на стажировку в Европу молодые преподаватели и сюда приглашались профессора или молодые преподаватели. Но у ЕГУ была установка, что в Беларуси философии нет, беларуского мышления нет и, главное, его быть не может и не должно. Поэтому ЕГУ, несмотря на очень хорошие стартовые условия, которые у него были, и соответствующая периферия, которая вокруг него устраивалась (в частности, помимо того, что Михайлов был учредителем ЕГУ, он еще был первым директором IBB, мог пользоваться теми возможностями, он же был в наблюдательном совете фонда Сороса и т.д.), ЕГУ так и не вышел за рамки провинциального учебного заведения, обеспечивающего трудоустройство ищущих людей. Затем дальнейшую историю ЕГУ я рассказывать не буду, вы ее и так более-менее знаете. На сегодняшний день ЕГУ очень сильно беларусизировался вынуждено под влиянием внешних обстоятельств, но вместе с этим он был вытеснен за пределы страны. Следующая попытка, которую можно упомянуть, — это попытка гуманитарных программ фонда Сороса. Фонд Сороса не закладывал каких-то институций мышления, но он унаваживал почву и создавал материальную и средствиальную среду для существования беларусского мышления. В частности, была программа перевода разного рода литературы на беларусский язык или даже просто на русский, но для Беларуси. Затем была программа создания собственных книг. В программе «трансформация гуманитарного образования» была попытка несколько раз объявлять конкурсы на написание разного рода книг по истории, философии, мысли, искусству Беларуси. И там оказывались неплохие вещи. Неплохие не в том смысле, что они очень качественные, хотя и качество тоже бывало, но иногда они были первыми. Например, была первая русскоязычная книга по постмодернистской литературе, сделанная по программе фонда Сороса и опубликованная. Но эта программа тоже прекратила свое существование, как и весь фонд Сороса, однако от него остались какие-то остатки: эта литература, был создан ИПМ, который долгое время существовал на деньги Сороса. Там концентрировались кадры, которые пытались осмыслять экономические процессы в Беларуси. Следующей попыткой можно считать Грицановскую самодеятельность по организации написания философского словаря. Грицанову удалось, паразитируя на людях, которые оказались не у дел или, скажем так, активность которых не покрывалась и не обеспечивалась работой в тех учреждениях, где они работали или просто без дела болтались по стране, он смог, благодаря активности и суете, собрать этих людей, напрячь этих людей на написание всякого рода статей. Сама по себе попытка такого рода была не уникальной для Беларуси. В Беларуси в 80-е годы (в конце 80-начале 90-х годов) возникало несколько таких крупных книжных попыток от смешных до серьезных. Из серьезных можно взять – Полифактовская попытка создать библиотеку века. Это Пастернак, Будинас и еще несколько людей начали создавать книги: строфы века, сказки века и т.д. Это все были очень дорогие, эксклюзивные, подарочные издания, они не получили широкой популярности, но тем не менее они функционировали на элитарном уровне. Правда, и Будинас, и Пастернак тоже сомневались в беларусских силах. Поэтому они делали исключительно русскоязычную литературу и с привлечением московской редколлегии. Я не помню всех людей, которых они привлекали из Москвы для организации этой серии. Ну, скажем, строфы века – сборник, большущий сборник лучшей поэзии 20 века – отбирал, составлял Евтушенко. Потом была попытка Рядана, Потупы создать из Минска некий центр фантастики. Начали издавать с претензией на серьезность журнал по фантастической литературе – «ФантаКримМега» Он, по-моему, выдержал несколько номеров, даже начали обнаруживаться молодые писатели Беларуси, которые пописывали фантастику, сам Потупа пробовал перо на старости лет. И тем не менее и эта штука не выдержала напряга рынка начала 90 годов и прекратила свое существование. Но на фоне этих попыток попытка Грицанова создать философский словарь выглядела, как интеллигентская попытка создать книгу. В силу того, что почва уже была подготовлена под это дело и благодаря активности Грицанова, попытка удалась. Несмотря на то, что ему пришлось в перерыве посидеть в тюрьме. Абушенко заканчивал эту работу, и появился «Новейший философский словарь». Когда он появился, то это было достаточно важное событие. Потому что 99-году казалось, что захваченную диким, темным рынком огромную постсоветскую территорию сподобить на напряг и создание таких вещей достаточно сложно, может, невозможно. Мы даже думали потом, что, наверное, ни в Москве, ни в Киеве, ни где-то еще просто увлечь людей такой идее было бы невозможно. Это было возможно, наверное, только в Минске с его застрявшей экономической ситуацией, с так и не развившимися экономическими формами. Ну, например, сейчас, когда Шуман приходил, хвастался своим новым журналом, он говорил, что очень многие авторы отказались писать в этот журнал, хотя он их приглашал и, с его точки зрения, они в лучшей степени репрезентировали бы беларусскую мысль, беларускую рациональность, чем то, что есть в этом номере, но *эти люди* требовали гонорар. Грицанов гонорары обещал, но никому не платил, большей части вообще ничего, ни копейки не было заплачено за эти статьи. Но эта книга была подготовлена и издана. Получила определенный успех и резонанс на русскоязычном пространстве. Стала распространяться в основном в Москве, в России. В это же время Степин готовил свой большой философский словарь трехтомный. Он вышел, но это была совсем другая штука, ничего общего не имевшая с попыткой «Новейшего философского словаря». Это были по старым сусекам соскребенные остатки мышления московского, сделанные исключительно с помощью статусных людей, уже прекративших активно работать и мыслить к этому времени. Поэтому степинский словарь с самого начала был архаичный, несовременный и нерепрезентативный для той ситуации. Был ли грицановский словарь репрезентативным для новой ситуации? Это специальный вопрос, я думаю, что не очень. Во-первых, он, несмотря на то, что было привлечено достаточно много авторов, все равно не охватывал всей интеллектуальной ситуации в стране. Во-вторых, он был только «слегка» беларусским. Еще до того, как я присоединился к словарю, Абушенко пытался как-то включить беларусскую мысль, беларусский контекст в этот словарь, но, если вы посмотрите на объем статей, посвященных общим, другим темам и беларусским, вы обнаружите, что беларусские статьи исключительно справочные. А если где-то есть статьи размыслительные, в которых привнесено оригинальное содержание, они все к Беларуси имеют малое отношение. Поэтому уже на этом основании словарь нельзя признать абсолютно репрезентативным. Кроме того, там большая часть статей абсолютно графоманских и компеллятивных, написанных Можейко и самим Грицановым, т.е. людьми, которые не вчитываясь, компеллируют, выдирая фразы из произведений, для того чтобы делать текст. Значительная часть словаря, сделана не для содержания, а для текста. Но тем не менее, словарь вышел, приобрел определенную аудиторию, известность и под него можно было продолжать что-то делать и это продолжение последовало. И в последующих издания словарь мог приобрести какие-то черты. Скажем, нужно было включать беларусскую мысль туда – наличную и историю поднимать, — нужно было уходить от компеллятивности и делать словарь содержательным, репрезентирующим те поиски, которые можно было на тот момент обнаружить в самой Беларуси или в ближайших окрестностях. Но, к сожалению, после второго выпуска этого «новейшего словаря» эта работа прекратилась и все последующие издания стали ширпотребом книжным. Идея была подхвачена еще одним книжным авантюристом беларусским – Адамчиком – и он стал делать компеллятивные словари, которые тоже нужно кому-то делать и тоже хорошая вещь, но которые могут украсить сельские библиотеки или что-то вроде этого. Тем более, что в красивых изданиях, в красивых обложках и прочих вещах. Дальше уже началось новое десятилетие, новое тысячелетие и подросли люди, которые были еще совсем юные, которые участвовали во всех этих попытках, о которых я говорил. Да, в фонде Сороса можно было бы упомянуть еще программу поддержки молодых интеллектуалов, которой занимался тогда Жбанков и Фурс. Может кто-то встречал сборник, выпущенный фондом Сороса, с этими интеллектуалами под редакцией Фурса. Там вы можете найти имена уже сегодняшних деятелей: Усмановой, Горный и др. Тогда же в 90-е годы возникла идея издания интеллектуального журнала, потому что разрозненные попытки и пробы нужно было как-то комментировать, как-то к этому относиться. Потому что социальные институты вообще и интеллектуальные тем более не могут обходиться без взаимного комментирования критики, поддержки и т.д. Поэтому я тогда попытался инициировать создание журнала «Культурная политика». А в фонде Сороса, когда эта идея была предложена, Михайлов предложил, перехватил эту идею и хотел сделать свой журнал. Но этот журнал так и не увидел свет, и «Культурная политика» загнулась. Однако к началу нового десятилетия возникло как минимум два нормальных интеллектуальных журнала: «Топос», который делался силами людей исключительно вертящихся вокруг ЕГУ и «Arche», который в альтернативу скорее объединял круг беларусских интеллектуалов.
— А «Фрагмэнты», — Ан. Егоров.
— Да, можно говорить и о «Фрагмэнтах», которые Бобков с Антипенко инициировали даже раньше «Arche», хотя «Скарына», по-моему, стал появляться в то же время.
— Нет, там «Arche» откололось от «Фрагмэнтов». Они вместе начинали, но потом … — Т.Водолажская.
Да, про «Фрагмэнты» я еще забыл, которые делались Бобковым. Но здесь я просто думал ограничиться несколькими точками, поэтому не сказал еще про одно интеллектуальное начинание, движение – это то, что было связано с беларусским возрождением, но политической и ностальгической линией, а скорее с современной. К этой линии принадлежал и Гусаковский, который начал стаскивать себе молодых интеллей для разработки концепции национальной школы. И в 92 году они такую штуку сделали под патронажем Козулина (тогда он еще был помощником министра образования Демьянчука). И из этой группы вышло несколько известных людей: Полонников, который по-прежнему с Гусаковским работает, Кулишский, который сейчас в бизнесе продвигается и Бобков, который тоже какую-то часть делал, но потом у него была автономная линия развития и при поддержке фонда Сороса он делал те самые «Фрагменты». Но это линия скорее переводческая, чем создание оригинальных трудов. Можно сказать, что тогда ему удалось завязать достаточно неплохие контакты в восточноевропейскими интеллектуалами, но опять же с провинциальной линией этих интеллектуалов. Поэтому образцом интеллектуальной журналистики для них выступал журнал «Krasna gpóda», делающийся в глубокой польской провинции и таковым остающимся. Вообщем, что-то подобное на «Krasna gpóda» можно обнаружить и в таких вещах, как альманах «Монолог» русскоязычный и немного другая сторона представлена в непериодическом журнале, который издает Клинов и называется он «pARTisan». Переходя к нашему времени, десятилетию, нужно сказать, что мы попадаем в неблагоприятную ситуацию, когда все попытки независимой институциализации мышления в Беларуси оказались в маргинальном состоянии, были вытеснены на периферию общественной жизни и были осложнены связи этих попыток с официальными институциями. Я не стану перечислять всех событий, которые в этой связи происходили – вот недавно в Гродно выяснилось, что дело доходить до того, что с университетских конференций силой выгоняют профессоров, что совсем недавно произошло с Кравцевичем и Малинчуком в Гродненском университете. Застойность общественной жизни, к которой пришла немыслящая Беларусь, создает для интеллектуальной жизни совсем специфические условия, к которым эти самые интеллектуалы просто-напросто не готовы. Не готовы, например, развернуть деятельность Беларусского университета в Вильне, не готовы к диссидентско-маргинальному существованию в самой Беларуси. Благо, что Европа и ближайший к нам регион мира изменился и теперь мало-мальски подготовленному интеллектуалу, заработавшему хоть какую профессиональную репутацию, достаточно легко найти место зарубежом. Все официальные попытки восстановить интеллектуальность, обеспечить мышлением государственные институты (они до сих пор не прекратились) невозможно засчитать как успешные. Попытка создания беларусской государственной идеологии, которая сначала была поручена Слуке с Ярмолитским и кем-то еще, затем была развернута широко под руководством Пролесковского, Рубинова, Князева и т.д. она привела к провинциальному повторению всяких благо-глупостей с легкой адаптацией, приспособлением к беларусским традициям, беларусской ментальности, к беларусской местечковости. В связи с этим, как было модно говорить у нас на семинаре пару лет назад, мы сталкиваемся с вызовом. И этот вызов на самом деле достаточно громкий. Громкий, поэтому его слышат много всяких людей, другое дело на сколько эти люди способны на него ответить. Я сейчас не стану рассказывать, какие пересечения в этом смысле уже наш семинар имел с теми, кто пытался отвечать на вызовы, но в нашей линии, которая намечалась в работе по гражданскому образованию, к которому семинар тоже имел отношение, это выглядело следующим образом. Мы должны были рефлексивно отнестись и отстроиться от прошлого и это мы делали в работе над десоветизацией и во всем том, что обеспечивало бы наше продвижение в теме десоветизации, но, как мы говорили еще на конференции в Шилуте, сама по себе десоветизация есть чисто негативный такой процесс, а нам нужно для рефлексии и отстраивание от прошлого. В конструктивном же плане должны быть и позитивно заданные понятия, категории, конструкции и т.д. Поэтому у нас в прошлом году была намечена серия следующих конференций (мы не определялись в какой последовательности и как мы это будем делать), т.е. конференция по теме беларусизация, европеизация, христианизация – как три конструктивных процесса, которые следуют после отстройки заданной десоветизацией. В силу ряда, случившихся с нами неприятностей, мы этим летом не смогли провести конференцию по беларусизации и я не вижу возможностей в ближайшее время ее собрать ну хотя бы на том же самом уровне, на котором мы провели конференцию в Шилуте. Точно так же это касается и европеизации, хотя тут все проще, потому что, хоть мы это и не оформили в тексты, но у нас есть материалы игры в Геттингене 1 по теме «от общих оснований к солидарным действиям», где тема европеизация была главной и основной. Соответственно, что касается христианизации, то здесь нам придется и работать в основном в христианской среде, там проще всего будет организовать и провести. Но тем не менее, беларусизация, которая как слово, как термин существует, но абсолютно не продумана, абсолютно замусорена всякими мифами, предрассудками, фантомами и всякой глупостью, сводится абсолютно узко к переводу на беларускую мову всего, что только можно и по-другому не мыслится в принципе, т.е. не мыслится никак. Но она является достаточно важным ориентиром в нашем сегодняшнем развитии.
Это, скажем так, периферия, контекст, фон нашего семинара, который я попытался слегка затронуть. Наверное, каждый из вас еще больше вспомнит и знает про это, дальше сам семинар. Наш семинар восстановился после некоторого перерыва (перерывом я называю то время, когда я сам скорее приходил на семинар Абушенко и Бобкова в Институте социологии, а не вел свой), он начал восстанавливаться после Киевской игры 2005 года и поначалу был очень сильно политизирован и прагматически ориентирован на те ходы, действия и мероприятия, которые мыслились в рамках движения и только постепенно он начинал возвращаться и переходить к более спокойным и внеситуативным, несуетливым темам и формам. Первоначально мы на семинар выносили разного рода рефлексивные рассуждения, доклады, связанные с нашей непосредственной работой. В частности все началось еще в офисе на Скарыны ЦСИ, где была длинная серия встреч по рефлексии «Движения» как такового и заодно подведение итогов того, что мы наделали. Затем, когда мы смогли получить официальное помещение под семинар на Чкалова, наш семинар вертелся вокруг подготовки к первой Гетингенской игре. Первая Гетингенская игра содержанием своим имела программирование, т.е. тема там была задана европейская интеграция и участие Беларуси в европейской интеграции, но мыслительным содержанием было программирование, поэтому наши доклады при подготовке к игре вертелись вокруг этой темы. Мышление выворачивалось через программирование, ну, как вы помните, первая Гетингенская игра сильно подорвала нашу веру в себя и на программировании, все претендующие тогда на занятие методологической позиции, сильно надломились. Поэтому следующий семинарский сезон у нас проходил в таком самоопределенческом плане. Было предложено заявлять свою тему, и все вели себя как самоуправляемые с автономным энергообеспечением тюбики с зубной пастой, пытались выкручиваться и выдавливать из себя содержание, кто только какое мог. Ну, благо у нас были совместные действия и деятельность, подбрасывавшая какой-то материал, поэтому без тем люди не страдали. Слава вытаскивал какие-то темы из Мариупольской игры, кто-то из других каких-то моментов, но это все я расцениваю, как выдавливание из себя какого-то содержания. Надо сказать, что это выдавливание добром не кончилось, мы потеряли некоторые кадры, кто-то отвалился вообще, кто-то сохранялся в семинаре, но приходил и постоянно бурчал, что тут нет мышления и вообще ничего нет. Предыдущий сезон показал то, на что мы способны, то, что мы имеем. Ну а что мы имели? Мы имели абсолютную неготовность учиться. И в этом смысле демонстрировали такую инфантильность, как и вся беларусская нация. Представляете себе подростка, оказавшегося во главе отцовской компании или королевства, который думает, что отдавать приказы казнить-миловать это и есть управление королевством, когда произвол представляется волей, когда каприз представляется мышлением, когда спустившаяся идея в голову представляется сверхценной, потому что она же мне спустилась в голову. Поэтому содержательной, глубокой работу у нас в семинаре было ровно столько, на сколько мы были готовы и способны это сделать. Я поэтому сейчас не стану перечислять, что мы были способны сделать и что мы сделали. Прошлый год у нас был годом переходным к этому году и он наметил несколько внеситуативных, несуетливых, не ангажированных социальностью сегодняшней тем. Ну как говориться в послании римлянам Павла первом про обновление ума своего и независимости от века сего. Вот, если мы можем обеспечить себе независимость от прихотей и капризов и всяких мимолетных заморочек века сего и будем иметь установку на обновление ума своего, тогда мы сможем более-менее нормально разворачивать и прорабатывать те темы, которые мы призваны и обязаны прорабатывать. Итак, в прошлом году мы наметили следующие большие темы, которые не закончены и должны получить свое дальнейшее развитие в последующих годах. Это тема такой репрезентации, такого представления о мышлении, которое способно породить новые техники, дидактики и способы работы с «опусканием» мышления на человека, т..е. то, что мы формулировали как задача обучить мышлению каждого. Понятно, что все современные представления о мышлении на этот счет не позволяют непосредственно переводить эту задачу в реализационный план. Отсюда масса всяких философских, методологических и даже предметных проблем, связанных с представлением о мышлении. Вторая большая тема – это то, что Татьяна поднимала на семинаре в Институте социологии, здесь, в Шилуте – тема мышления, интеллекта, метода применительно к организации, запуску открытого общества и представления о социальности в открытом обществе и в этом смысле построение новой социологии. Третья тема была самой популярной в прошлом году, это тема игры, онтологии игры и игры как альтернативе деятельности, в которой мы куда-то больше продвинулись, чем по двум другим темам, но застопорились и остановились на очень принципиальных вещах, с которых в прошлом году не смогли сдвинуться. Дальше не буду углубляться в том, что было до, а больше о том, что должно быть в ближайшее время. Насколько я понимаю, если в два-три предшествующих года наша социальная активность и деятельность более-менее гармонировали, корреспондировали, согласовывались с нашим мышлением (неважно тормозила ли деятельность по сравнению с нашими мыслительными полетами или, наоборот, мы гундосили на семинаре, отставая от деятельностных прорывов), несмотря на небольшую рассинхронизацию, эти два плана друг на друга влияли. На ближайшую перспективу, если я правильно понимаю, что нас ждет, у нас такой согласованности и синхронизации не будет. Все, что делает с нами окружающий мир, который поступает с нами как поступал когда-то с Георгием Сковородой – помните, что у Сковороды написано на надгробном памятнике «Мир пытался меня поймать, но не поймал», но из-за этого Сковорода и не смог быть причастным к важнейшим событиям своего времени, поэтому оставался фактически бродячим деревенским философом. Так и мы, мы находимся в мире, который пытается нас поймать за жабры, за задницу, за что-нибудь еще и приструнить, пристроить на место. Что-то в этом смысле этому миру удается. Во всяком случае, ему удается очень сильно ограничить нашу активность и деятельностные перспективы, если мы будем приводить свое мышление к этим ограниченным деятельностным перспективам, то мы провинциализируемся в гораздо большей степени, чем современная официальная псевдонаука, псевдофилософия, которая существует в Беларуси. Те условия деятельности, которые нам светят, будут вынуждать нас к местечковому мудрствованию. Поэтому синхронизация или приведение в соответствие собственного мышления к тем условиям деятельности, в которых мы оказываемся, для нас означает загнивание и смерть. И придется поставить крест на всех наших амбициях, начинаниях, замыслах и т.д. Либо мы выходим в мышлении далеко за пределы собственных деятельностных возможностей и начинаем жить в культуре, свободе, либо мы отдаемся этому миру, тогда мир нас поймал. Но для этого нам необходимо приводить соответствующее состояние свой дух. Поскольку только дух свободе и бродит, где хочет, делает, что хочет. Вот таковы условия работы на этот семинарский сезон. Если вы помните, то в прошлом году одну из рамок, на которой я настаивал, несмотря на то, что многие над этим хихикали, была рамка конкуренции. Без конкуренции мыслить нельзя. В прошлом году мы имели, скажем так, придуманных, отчасти виртуальных партнеров, с которыми мы могли конкурировать. Прежде всего, мы сами создали и надули «пузырь» семинаров в Институте социологии. Надули его для огромных размеров для себя, испугались его и поэтому несколько месяцев от этого испуга, что-то у нас в семинаре происходило. Другим нашим оппонентом был ЕГУ. Регулярные в прошлом году поездки на дискуссии в Вильнюс, в которых мы вели дискуссии по актуальным темам с Усмановой, Меленковым, Шпарагой. Это была прямая конкуренция и была косвенная дискуссия, связанная с тем, что мы участвуем в создании сайта www.eurobelarus.info, Шпарага и другие люди из ЕГУ создают сайт «навая Европа». И они, опережая нас, создают бумажную версию журнала. В этом смысле какие-то пересечения с «этим» миром были, на сегодняшний момент я не вижу никаких возможностей для конкуренции. Конкуренция нам нужна была в прошлом году, сейчас, если мы начнем перетирать про то, кто больше понимает про европейскую интеграцию, Шпарага с товарищами в своей книжке или мы? Мы, наверное, тогда восстановили бы то, что мы наделали в Геттингене 1, написали бы книжку и гордились бы собой по этому поводу. Но я думаю, что это будет нас только сдерживать. Поэтому, я бы сказал так, раз уж мы говорим о том, что мы не должны синхронизироваться с нашими урезанными возможностями для деятельности сегодня, должны достигать свободы в духе, то нам и конкуренция сейчас не актуальна. Рамка конкуренции сейчас должна быть снята, а что значит снять рамку конкуренции? Это возможно в двух случаях, когда мы признаем свое поражение или когда мы говорим: «У нас нет конкурентов!» Правда, это не означает (байка про майско-ацтекского вождя) что мы можем говорить, что мы сильны как никогда. Мы не сильны, но это не повод, чтобы посыпать голову пеплом, засовывать ее в песок, стонать и т.д. В сформулированной в последней гетингенской игре формуле с «игрой на повышение и понижение», мы сейчас оказываемся вне конкуренции по «игре на повышение». Никто с нами в эту игру не играет. То, что происходит с нами в деятельностном плане – нам пытаются ограничить деятельность — , но никто не может ограничить ту «игру на повышение», которую мы делаем. ЕГУ не играет «на повышение». ЕГУ пытается адоптироваться, функционируя в сегодняшних университетских условиях провинциальной захолустной Европы. Они пытаются стать университетом на уровне европейского захолустья, ограничивая себе верхнюю рамку, не выскакивая никуда за нее, признавая вторичность, третичность всего того, что они делают по отношению к европейским центрам. В деятельностном плане, оказавшись на европейской периферии, они могут даже создавать видимость некоторой успешности. Я думаю, что, если бы мы могли имитировать такие же вещи, мы бы тоже смогли поправить свои материальные дела. Но это не наш путь. Мы можем заниматься развитием своих автохтонных, оригинальных направлений и идей, другое дело, что у нас тогда возникает проблема коммуникации. Всякое углубленное развитие чего-то оригинального, своего, автохтонного ведет к определенным коммуникативным проблемам, потому что всякий коммуникант сосредотачивает большую часть мотивации на самом себе, на том, что он думает, знает и т.д. Всякий, кто говорит о своих проблемах, сталкивается с некоторым коммуникативным барьером в понимании. Если мы будем говорить про европейские проблемы на европейском чыстым языке, мы станем более понимаемы, более приемлемыми для европейцев и для внешних вообще (в этом смысли и для провинциальных русских тоже). Если мы будем говорить по-своему, на своем языке, в своих категориях, в своих представлениях, мы будем менее понимаемы. Вот как Пикулик мне пишет в приватной переписке: «Я ж почитал, посмотрел, вы ж в самом деле одновременно, может, даже и раньше говорите о тех же вещах, о которых европейцы говорят, но вы говорите не так, поэтому мы и не понимаем друг друга». Он выученик европейских там всяких школ. Поэтому наши трудности есть, ресурсов и критической массы для мышления не хватает и вестись на поводу у «мира сего», у внешних обстоятельств мы тоже не можем. Во всяком случае, я не хочу. Это создает массу наших проблем. Поэтому, размышляя о семинаре этого года, я подумал следующее. Поскольку прежде чем разговаривать с инопарадигматиками на других языках нужно представить некоторое целостное представление того подхода, той позиции интеллектуальной, с которой мы говорим. А это у нас пока не сделано. Как сказала мне Водолажская на днях: «Я не могу пропагандировать тебя как философа, потому что я не знаю твоей философии». На что я сказал: «сама дура, вообщем». Но потом задумался и сказал: «ну, надо рассказать Водолажской про свою философию, чтобы тоже знала». Это раз. Во-вторых, всякий, кто сегодня в Беларуси занимается повышением удоев коз и урожайностью репы, занимается глупостями. Картошка у нас растет, рапс тоже, тракторный завод дымит – через мост ездить невозможно, — безработные работают дворниками и контролерами в общественном транспорте, поэтому все хорошо, все благополучно, улучшать здесь ничего не надо. Нужно думать о будущем, а думать о будущем невозможно в планах повышения урожайности репы, вообще каких-либо улучшений. Думать о будущем можно только принципиально. А принципиально думают только в рамках философии, методологии, религии, иногда мифологии. Поэтому весь контекст семинара, который я выставлял, привел меня к следующей мысли. Этот семинарский сезон в этом году мы могли бы сделать местом, толковищем столкновения, соперничества тех подходов, которые в Беларуси есть и которые можно предложить миру как беларусское мышление, беларусскую философию. Вот додумался я до такого и сказал себе: «Ну, интересно. И кто же это тогда здесь у нас на этом семинаре будет толкаться?» И до сих пор нахожусь в этой задумчивости. Поэтому я уже сделал предложение своей серии докладов. Я так прикидываю пока четвергов на десять план. Заявки на толкание принимаются. Мирошниченко пришел, но слушать его мы не будем. Если не будет таковых, то мне придется растянуть свою серию докладов на целый год.
© 2010—2013, АГТ-ЦСИ
E-mail: [email protected]