Введение в философию. Лекция 1. Иллюзия знания. Тезисы

Владимир Мацкевич | 03.09.2008

Вашему вниманию представляются тезисы первой лекции Владимира Мацкевича из цикла «Введения в философию»

Философия всегда представлялась людям как говорящая и рассуждающая реальность. Когда у людей возникали проблемы и трудности, они начинали о них рассуждать и разговаривать – обсуждать. Наверное, было время, когда философия занимала в жизни людей совсем не такое место как сейчас, а гораздо большее.

Тогда люди нуждались в обсуждении, и, время от времени, обсуждение выходило на очень общие и принципиальные темы. Когда люди нуждались в обсуждении, философия не представлялась чем-то экзотичным, редким и не нежным. Она была уместна в жизни людей, ей находилось место в жизни самых разных людей, от правителей до обывателей. С течением времени пространство философии сужалось, все меньше и меньше людей нуждались в обсуждениях. Одни довольствовались установками предков или правителей и господ, другие все необходимое черпали в устоявшейся деятельности. Философия становилась уделом немногих, а постепенно и вовсе стала занятием чудаков, не от мира сего. «Здравомыслящие» люди стали относится к философии подозрительно, как к чему-то отвлекающему от жизни, за-умному, т.е. относящемуся к тому, что лежит за пределами ума, вне его. Так философия в восприятии многих людей стала терять связь с умом, со здравым смыслом. Ум и здравый смысл – это такие проявления мышления, которые доступны практически всем людям. Кроме ума-лишенных, разумеется. К таким, к ума-лишенным, стали относить и философов. И это правильно. Философы и сами почувствовали этот разрыв с умом. Некоторые, самые здравомыслящие, были даже озабочены возвращением к здравому смыслу, пытались взяться за ум. Например, в 18в. Томас Рид [1] стал разрабатывать философию «здравого смысла», он был родоначальником шотландской школы философии здравого смысла. Успехов за этой школой особых не числится, но своеобразных продолжателей у этой школы потом было немало. К ним можно отнести утилитаристов с Иеремией Бентамом [2], почти весь прагматизм, инструментализм и многие течения позитивизма. Я бы отнес к этому типу и большую часть советской философии. Но это отдельная тема. Лично я это вообще философией не считаю. Но какова цена моего мнения относительно того, философия или не философия то, о чем пишут в учебниках философии? Кто может и правомочен судить о том, что есть философия, кто может посчитать нечто философией, или не философией? Это и требует специального обсуждения. Об этом стоит рассуждать и говорить. Но философия и есть то, что говорит и рассуждает в отсутствии знания.

В этом коротком отрывке я обозначил уже несколько собственно философских рассудительных вопросов, проговорил их. Но еще ничего не сказал о них. Хотя и намекнул. Высказал мнение. Хотя и не обосновывал его, и не настаивал на нем. Давайте пока проговорим все это еще раз.

Итак, философия это нечто разговаривающее и рассуждающее. Рассуждает философия о том, о чем не знает. О том, о чем у разговаривающих и рассуждающих нет знания. Если знание есть, то рассуждать вообще-то не надо, знания уже достаточно. Возможно, что знание передается через говорение, но тогда это какое-то другое говорение, не философское. Пока знания было мало, люди больше разговаривали в философской манере, по мере накопления знания, люди утрачивали вкус к философскому говорению, и начинали говорить как-то иначе – со знанием, со знанием дела. Т.е. у философии странные отношения со знанием.

«Я знаю, что ничего не знаю!» – вот одно из самых древних, собственно философских суждений. Его приписывают иногда одному из семи греческих мудрецов, которых, на самом деле, было не меньше дюжины. Мудрецы (или софисты [3]) в последующие времена только с оговорками считаются философами. А первым философом считают Сократа, который в ответ на эту мудрость, кажется, сказал, что он даже этого не знает. У философии со времен Сократа странные отношения с мудростью. В лице Сократа отказалась от статуса мудрости. Она выбрала себе нишу для рассуждения и разговора там, где никто ничего не знает, место вне знания. При этом отказалась от мудрости. Что ей осталось?

А в первом отрывке, который я теперь и разбираю, я говорил об ума-лишенности философии. У философии странные отношения с умом. Люди разговаривают и рассуждают о том, что знают. Или, хотя бы кто-то из участвующих в разговоре и рассуждении знает. Знает больше чем другие, более мудр, поэтому то, что он знает, стоит узнать другим. Это умно, это вполне соответствует здравому смыслу. А какой смысл рассуждать тому, кто ничего не знает? И даже этого, порой, не знает! И, к тому же, не мудр. Это глупо! Не надо с ними разговаривать, и рассуждения их бессмысленны. Философия, таким образом, еще больше сузила нишу своего разговаривания и рассуждения – вне знания, вне мудрости, вне ума. И что же остается там, в этой странной нише? С этим мы и будем разбираться. С этим стоит разбираться. Еще Николай Кузанский[4] пытался обозначить и назвать это место вне знания, он говорил об ученом незнании, или о знании о незнании. Обычно рассуждения Кузанского вспоминают, обсуждая науку и становление научного метода, но это важно и для философии, может быть, даже важнее для философии. Для науки пределы знания, или знание о незнании важны для того, чтобы искать и добывать знание. А для философии просто важны границы знаемого и незнаемого, философия устремлена в незнаемое не для того, чтобы из незнаемого сделать знание, а для того, чтобы не попадаться в сферу знаемого, чтобы постоянно быть на границе и устремляться за эту границу. Именно там есть дело философии – разговаривать и рассуждать.

Один из позитивистски мыслящих ученых 19 века Эмиль Дюбуа-Реймон [5], которого диалектические материалисты ругали агностиком, высказал очень забавный тезис ignoratio elenchi «не знаем и никогда не узнаем». А Эрнст Геккель [6] написал об этом книгу «Мировые загадки». Мне сейчас не важно, что там за мировые загадки называли агностики 19-20 веков, но я думаю, что именно в этой области, нише и сфере компетентна философия – там, где мы ничего не знаем, а может быть, и никогда не узнаем. Но можем об этом поговорить и порассуждать. И может быть эти рассуждения чего-то стоят, может быть, в этом разговоре мы к чему-нибудь придем.

И никогда не станут об этом говорить и рассуждать те, кто все знает. Или те, кто думает, что об этом кто-то что-то знает. Но они ошибаются. Они пребывают в иллюзии знания. Это очень опасная иллюзия. Она лишает человека мышления. Но оставляет человеку ум или здравый смысл. Это такая компенсация. Философы лишены знания, ума и здравого смысла, но, если повезет, могут быть причастны к мышлению. Т.е. к тому, что остается от мышления, если отнять от него здравый смысл, ум и знание. И даже мудрость. Люди ошибаются, отождествляя мышление с умом или со здравым смыслом. Об отождествлении мышления со знанием даже говорить неприлично, но и такое встречается. А в эпоху масс-культуры такое отождествление очень даже распространено. Все эти люди не могут даже приступиться к мышлению, и оно, мышление, оставляет им в компенсацию здравый смысл, практичный ум и знание. И люди растворяются в этом знании, или, как говорил Дон Хуан у Карлоса Кастанеды [7]: принимают описание мира и живут в этом описании.

Философ же должен учиться обходиться без знания, без мудрости, без ума и здравого смысла. Научившись этому, он получит доступ к мышлению. Чистому мышлению, без знания, мудрости, ума и здравого смысла. И, как мы, возможно, увидим позже, без многого другого. Но придется смириться с тем, что люди, пребывающие в иллюзии знания, мудрецы и поклонники мудрости, трезво- и здравомыслящие будут относиться к нему, как к ума-лишенному. Говорящему о том, чего не знает, рассуждающему о том, что находится за пределами здравого смысла.

Право судить об ошибках

Вернемся к правомочности рассуждать о философии. Могу ли я сказать, что знаю философию? А кто может знать философию? За три тысячелетия философия накопила так много рассуждений и так много записанных разговоров, что знать это все просто невозможно. Никому, поэтому и мне тоже. Конечно, я не знаю философии. Всей философии. Кое-что знаю. Но мало. Почему же я могу позволить себе говорить на тему «Введение в философию»? Что может мне дать такое право?

Есть одна мысль, принимая которую всерьез можно обрести такое право. Эту мысль я вычитал у Маркса в «Тезисах о Фейербахе [8]»: «Ошибка всех предшествующих философов …»! Собственно все. Обычно, мысль этого тезиса находят в продолжении этой фразы, но я сейчас остановлюсь именно на этом. Этого достаточно, чтобы начать рассуждать философски. Формулировка того, что все предшествующие философы ошибались, открывает путь к философскому говорению и рассуждению. И никак иначе. Если кто-то из предшествующих философов не ошибался, значит, следует пересказывать его мысли и идеи, т.е. репродуцировать знание. Но там, где есть знание, незачем рассуждать и разговаривать в философской манере. Существует множество тех, кто пересказывает знание того, что сказал тот или иной философ предшествующих времен. Перефразируя Гераклита[9] можно сказать, что пересказ другого философа философии не научает, иначе Грицанов, Можейко, Фурс, Михайлов etc., должны были бы быть признаны философами.

Нет, философия начинается там, где ошибаются все предшествующие философы. Философ это тот, кто говорит и рассуждает от своего времени, когда все предшествующие философствования уже недействительны. Он рассуждает от своего времени, своей эпохи, и за свое время, за свою эпоху. Философ должен быть очень чувствителен ко всему, что протаскивается из предшествующих эпох в его эпоху, и должен быть настороже, чтобы демагогия и банальности прошлого не забивали белым или наведенным шумом говорение от имени современной эпохи, чтобы они не умертвляли непрерывность философского рассуждения. Это очень трудная задача. Приблизиться к ее решению удается единицам, иногда просто одному-единственному обитателю эпохи. И он тогда обрекается на полное одиночество в своем настоящем. Это бы еще ничего, что в настоящем! Но и в будущем тоже. Потому что, как только наступит будущее, придет другой философ и скажет, как всегда и как обычно, что все предшествующие философы ошибались, включая того единственного, кто говорил и рассуждал от своей эпохи, может быть и справедливо, но в полном одиночестве. Счастье философа в учениках, если находится хотя бы несколько человек, способных его понять – то он уже не одинок. Он уже может разговаривать. Это очень важно для философа – разговаривать. Рассуждать не разговаривая – балансировать на грани безумия. Если философу не с кем разговаривать – он утрачивает способность рассуждать. И если ему удается при этом не сойти с ума, то он превращается в мудреца, а мудрец это инобытие философа. Это конец философии. Мудрец не разговаривает, он вещает, и с мудрецом не разговаривают, ему внимают. Поэтому наличие учеников это неполное или несовершенное счастье, это иллюзия счастья философа. Полноценное счастье философа возможно тогда и только тогда, когда кто-то из его учеников становится философом наступающей эпохи. Тогда и только тогда философия живет и длится, она пронизывает эпохи и времена, она связывает собой эпохи и времена. Связывает пролонгированным разговором и рассуждением.

Но здесь перед философом встает новая проблема, новое препятствие – это можно назвать совестью, можно иначе, например, любовью или почтением младшего к старшему, ученика к учителю. Философом может стать тот, и только тот, кто однажды сказав: «Все предшествующие философы ошибались …», сможет добавить, «и мой уважаемый учитель не составляет исключения». У философа странные отношения с совестью, любовью и почтительностью. Если он презрел знание, мудрость, ум и здравый смысл – как мало ему осталось, он еще должен быть готов презреть совесть, любовь и почтительность.

Марксу сильно не повезло в жизни. Мало того, что он, женившись на аристократке, получив прекрасное образование, открестившись от предков, ничего не приобрел взамен материального, жил в бедности, и дети его умирали от бедности. Пусть бедность и перемежалась с периодами относительного достатка. Дело не в этом. У него появилось еще при жизни множество учеников и последователей, а вместе с тем и иллюзия счастья. Но ученики и последователи очень своеобразно предали его – они объявили его учение догмой. Больше сотни лет после смерти Маркса никто из его последователей не осмеливался сказать: «Все предшествующие философы ошибались, включая Маркса». Если бы не это обстоятельство, Маркс мог бы стать величайшим философом всех времен и народов. Но не стал. Правда, если бы он не сделал заявку на то, чтобы стать величайшим философом всех времен и народов, он мог бы считаться величайшим злодеем всех времен и народов. Но это сомнительное первенство, с полным на то правом, оспаривают его последователи.

Однако вернемся к формулировке, с которой начинается философ и философия, к тезису о том, что все предшествующие философы ошибались. Ведь этот тезис без указания на саму ошибку есть большая ложь, и даже злодейство. Вспомните, как Полиграф Полиграфович Шариков читал переписку Каутского с Энгельсом (или с Бебелем, не помню уже) и был не согласен. На вопрос, с кем из диспутантов, он по-пролетарски четко ответил: «Да с ними обоими!». Да, все предшествующие философы ошибались. И не могли не ошибаться относительно интеллектуальных вызовов времени, которое еще не наступило. Но если сказать только это, и не сказать, в чем и как они ошибались и заблуждались, то легко превратиться из недоучившегося философа, даже не в обывателя или филистера, а в Шарикова, т.е. получеловека, в некий организм, по отношению к которому прилагательноеsapiens звучит как насмешка. Когда я слышу пренебрежительные суждения о философии, я стараюсь отворачиваться от высказывающего их. Созерцать Шариковых мне не доставляет никакого удовольствия, тем более разговаривать с ними. Я их не люблю.

Итак, все предшествующие философы ошибались! В чем? В том, что думали, что человек разумный мыслит, или что мышление присуще индивидуальному человеку разумному. Они ошибались в этом даже тогда, когда полагали мышление внеположенной человеку субстанцией. Они ошибались также и тогда, когда полагали, что индивидуальный человек не имеет отношения к мышлению. Меньше всех ошибался в этом ГПЩедровицкий. Но ошибался и он, полагая себя мыслящим, как Декарт, или даже круче. Все предшествующие философы думали, что они мыслят.

ГП первым стал рассматривать мышление как деятельность. До него мышление рассматривали как психический процесс или функцию сознания, как комбинирование или ассоциирование идей.

ГП первым стал говорить о технологии мышления, о том, что требует разделения труда. До него речь могла идти об алгоритмах, правилах вывода, о том, что осваивается и присваивается отдельным человеком.

ГП первым ввел представление о коллективной мыследеятельности.

Даже если ГП не был первым, кто сформулировал эти положения о мышлении, он первым понял значение всего этого.

Точно так же, как ГП, не будучи автором и изобретателем системного подхода, понял его значение, роль и место в современном мышление. Понял, как системный подход меняет место математики, логики и, особенно, онтологии в мышлении.

ГП первым перестал мыслить индивидуально, а создал машину мышления и мыслил посредством ее, и в ее составе.

Мне очень трудно представить себе, в чем же ошибался ГП, и ошибался ли вообще. У меня есть только некоторые смутные догадки про это. Например, это касается роли и места игры, как недеятельности в понимании мышления. Роли и места диалога. А так же всего, что связано с индивидуальностью (не индивидом, а именно индивидуальностью) и, может быть, с прагматикой мышления.

О несуществовании основного вопроса философии

В философии как таковой нет никакого основного вопроса. Все философии вписаны в свое время и локализованы в конкретной культуре. У каждой из философий может быть, и есть свой основной вопрос. Собственно каждая из философий и есть разговор и рассуждение об этом вопросе. И далеко не всегда она содержит в себе решение этого вопроса. Решенный вопрос – это уже не философия. Философия жива до тех пор, пока вопрос подвешен, пока длиться его решение. Продолжительность жизни философии измеряется актуальностью подвешенных вопросов и проблем. Древние философии существовали долго, пока могли и длили проблему. Ближе к нашему времени продолжительность жизни философий сокращается. И отнюдь не потому, что проблемы стали решаться быстрее, а потому, что они быстрее утрачивают актуальность. И еще потому, что философия научилась рефлектировать проблематизацию. Хотя Николаю Гартману так и не удалось запустить и оформить особую философскую дисциплину, изучающую проблемы – апоретику, но все же, мы знаем о проблемах, апориях и о проблематизации достаточно много, чтобы легче справляться с ними, и с собой при наличии проблем.

Мышление и индивидуальность

Собственно это и есть две темы, на которых я буду строить этот цикл сообщений (докладов или лекций).

[1] Ссылки 1 и 2

[2] Ссылка

[3] Ссылка

[4] ссылка

[5] Ссылка

[6] Ссылка

[7] Ссылка

[8] Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский … Философы лишь различным образом объясняли мир …

ссылка

[9] ссылка